|
Домой он, конечно, не пошел. Пустой, так до сих пор и не обжитой толком коттедж сейчас казался ему хуже тюремной камеры. Лучше уж побродить по улицам, пока в сон не потянет, а потом вернуться и сразу упасть в кровать.
Сперва Павел добрался пешком до резиденции посла Соэллы, посмотрел издалека на изящный особняк с балконом-галереей в античном стиле, совсем не выглядевший трехсотлетним памятником архитектуры, с мазохистским наслаждением прокатился по себе катком воспоминаний о том, сколько ошибок совершил в этом доме... а потом очнулся у посольства, будто и не уходил. Еще не очень понимая, что он тут делает, прогулялся до гостиничного крыла, а дальше уже все стало понятно. Сотрудник на входе его знал, и, видимо, распоряжений не подпускать особо опасного бывшего гладиатора Сьенны к блудному рэтвеллу он не получал, поэтому внутрь Павел прошел вполне спокойно.
У нужного номера на специальном диванчике сидели давешние соэллианские охранники. У них, видимо, некие сомнения появились, но четкого приказа отгонять посторонних они тоже не получали. Поэтому, когда он коротко надавил кнопку вызова на двери, его не остановили, хоть оба и подобрались, словно перед броском. За дверью не раздавалось ни звука, и Павел нажал кнопку еще раз, задержав на ней палец чуть подольше.
— Не убью я его, не напрягайтесь, — бросил он, не оборачиваясь.
Дверь бесшумно открылась.
— Проходи, — сказал совершенно буднично рэтвелл и отступил в сторону. — Я тебя тоже убивать не собирался.
Обмен любезностями состоялся, охранники заметно успокоились, и рэтвелл аккуратно закрыл за Павлом дверь.
Внутри обнаружилось большое окно, распахнутое настежь, и стандартная комната, что-то типа гостиной: овальный стол посередине, пара кресел около него, у стены — небольшой, но широкий диван с маленьким, тоже овальным столиком, вроде журнального, перед ним. Налево — вход в душевую, направо — в спальню со слегка приоткрытой дверью. Павел успел заметить смятую, но не разобранную постель. Разбудил, или хозяин апартаментов еще и не ложился? Кто его знает, может, этот тип о постели вообще понятия не имеет, спит, где падает.
— Как я понимаю, тебе тоже не заспится, — заметил его взгляд рэтвелл. — Я подозревал, что ты придешь, только не знал, когда и зачем.
— Не спится, — автоматически поправил Павел и, спохватившись, мстительно сказал: — Надо было подольше не приходить. Чтобы ты ждал и трясся от страха.
И вдруг понял, что от вечернего приступа гнева и ярости и следа не осталось. Только усталость и отчаянное нежелание одиночества.
Рэтвелл издал странный звук, похожий на смешок.
— Спасибо, что не заставил меня трястись всю ночь, — тем не менее серьезно сказал он. — Что мы будем делать? Не драться же. Кстати, у вас тут хорошие напитки, я слышал… как это… алкогол. Может, мы вместе…
— Нет, обойдемся, — отказался Павел.
— Жаль. Я один опасаюсь пробовать. У нас тоже есть подобные напитки, но химическая формула другая. Слышал, что земляне приемом алкогола, как это… стресс снимают. Я немного тревожусь о последствиях. Метаболизм у нас похожий, почти одинаковый, но всякое может случиться.
— Где это ты слышал? — уточнил Павел.
Рэтвелл неопределенно покрутил рукой в воздухе.
— Пока сюда летели, немного ловили ваши… сетевые передачи, да? Новости, общение, развлечения… Так можно много узнать о жизни планеты. Устройство общества, инфраструктура, военные силы, ну и детали про быт… разные.
— Вы так делаете всегда, перед тем как напасть?
— Я никогда не делаю «так», — мягко, но категорично возразил рэтвелл. — Я не командую военным кораблем. Но да, это часть тактики захвата.
Он смотрел прямо в глаза, и впервые за сегодняшний бурный день Павлу не хотелось ударить это открытое лицо, несмотря на тему разговора.
— Знаешь, а давай, все же, налей чего-нибудь, только полегче, не водки, — вдруг сказал Павел, не успев задуматься. Признаваться, что опыт в распитии алкоголя у них практически одинаковый, то есть — никакого, не стал. — Пожалуй, стресс и правда надо снять, задрал очень. А раз метаболизм у нас почти одинаковый, то последствия все равно развеются, не дрейфь.
Рэтвелл моргнул и осторожно уточнил:
— Задрал? — Подумал и добавил: — Не дрейфь?
— Замучил, надоел, всю душу вынул. А не дрейфь — это значит «не тревожься о последствиях».
Павел, не дожидаясь, пока до хозяина дойдет, сел на диван, откинул голову на спинку и прикрыл глаза. Услышал шорох, бряканье, звяканье, негромкий хлопок и звон хрусталя — не стекла. Надо же, он сам даже не представлял, с какого конца к пробке бутылки шампанского подойти, а этот… из передач нахватался? Павел осмыслил происходящее и не сдержался, засмеялся в голос.
— Безумие какое-то, — сообщил он в пространство, открыл глаза и обнаружил перед собой протянутый рэтвеллом бокал с прозрачно-золотистым напитком и бегущими к поверхности маленькими пузырьками газа.
— Написано «Шампанское», — ответил хозяин на вопросительный взгляд Павла. — Я читал, это не самый крепкий алкогол.
— Алкоголь, — поправил он, наконец, встал на ноги и взял бокал аккуратно, чтобы не коснуться руки рэтвелла, тот понял и пальцы отдернул едва ли не быстрее, чем Павел сжал свои. Второй бокал стоял на низеньком столике рядом, и рэтвелл взял его так бережно, словно боялся раздавить.
— Поехали, — быстро сказал Павел, чтобы не передумать, и протянул бокал в сторону хозяина. Рэтвелл ненадолго замешкался, потом, видимо, снова вспомнил виденное в передачах и новостях, осторожно дотянулся и коснулся края его бокала своим. Раздался легкий хрустальный «дзыньк», и вдруг рэтвелл улыбнулся. Как ребенок, которому показали что-то новое, интересное и забавное. И это выражение на лице того, чью расу — всю, до последнего мелкого пацана, — Павел столько лет считал заклятым злобным врагом, окончательно сбило с толку. А рэтвелл снова столкнул их бокалы, проникаясь новым для себя звуком, и улыбка его не исчезала. Он словно забыл, где и с кем находится.
— А теперь надо выпить, — зачем-то испортил момент Павел, но момент не испортился.
Пригубили они одновременно и фыркнули тоже одновременно — шампанское несколько отличалось от обычных газированных напитков. Выражение «шибануло в нос» внезапно обрело для Павла новые живые краски. Однако оба выпили свои порции до дна и некоторое время стояли друг напротив друга с ошалевшим видом. Во всяком случае, так выглядел рэтвелл, но Павел чувствовал, что сам не лучше смотрится.
Подействовало быстро, быстрее, чем он рассчитывал. Слегка закружилась комната, медленно покачивая светильниками на потолке, легкий туман накрыл сознание, и вдруг внутри, где уже давно ворочался несминающийся колючий клубок тоски, стало значительно легче, словно клубок начал распускаться. Захотелось выпить еще, не столько для того, чтобы головокружение усилилось — это как раз было бы лишним, — а чтобы еще раз для рэтвелла прозвучал «дзыньк», а клубок размотался бы полностью.
— Мне, пожалуй, достаточно, — вопреки этому неясному желанию сказал он вслух, осторожно поставил пустой бокал на столик и сел обратно. Как ни странно, язык работал нормально и мозг в словах не путался, но сидеть все равно казалось более надежным.
— Наверное, мне тоже, — отозвался рэтвелл и чуть не уронил свой бокал, когда ставил его рядом с Павловым. — Голова кружится. Как будто внезапно невесомость…
— Не стой над душой, садись уже, а то свалишься. Это совсем не невесомость, гравитация тут еще как работает.
— Я командир спейс… стар… космического корабля, — уже слегка путаясь в языках и языке, сообщил зачем-то рэтвелл, но все же сел. На тот же диван, в полуметре от Павла, потому что кресло стояло слишком далеко, аж в паре шагов.
В открытое окно подул ветер с запахом воды, совсем как в доме Лиэлл, когда они жили там все вместе. Он снова прикрыл глаза, чтобы светильники не кружили сознание, и постарался поймать ветерок лицом.
— Я спрошу? — спустя пару минут — или полчаса? — подал голос рэтвелл.
— Валяй, — разрешил Павел.
— Ты ведь один из них? Из тех, кто был на Сьенне. Воин. Как это… Гал… гладиатор.
Он хотел разозлиться за упоминание, но золотистые пузырьки еще щекотали мозг, и злиться не получалось.
— Что-то неуловимое выдавало в Штирлице советского разведчика, — сказал Павел вместо ответа. — То ли буденовка, то ли волочащийся следом парашют…
— Что?
Да, древних анекдотов про Штирлица в новостях и даже развлечениях, наверное, не рассказывали.
— Я говорю, на чем-то неуловимом я спалился, — пояснил Павел, неохотно повернул голову к рэтвеллу и открыл глаза. — То ли на чумовой ненависти, то ли на приемах, которыми только боец с их арены и мог одного из вас завалить…
— Это так, — серьезно кивнул тот, игнорируя упоминание о ненависти и не переспросив про «спалился» и «чумовую». — Меня трудно сбить с ног даже внезапно. У тебя получилось. И еще никто, кроме вас, не смог отличить меня от человека. А ты и Сергей сразу отличили. Я догадался, что он тоже…
Догадливый какой.
— Я никогда не прилетал на Сьенну, — вдруг сказал рэтвелл. — Я командир «города». Я всегда на борту корабля. Спускался только на наши базы. И в налетах я не участвовал. И мои люди… мы не солдаты. Мы… как это…
— Гражданские, — подсказал Павел. Он не знал, правду ли говорит рэтвелл, но почему-то хотелось верить. Что его не было ни среди тех, кто захватил «Эвридику», ни среди охранников там, в подземном городе сьерр, ни среди тех, кто вступал в бой с кораблями Соэллы, которые вела Лиэлл. Эта осторожная вера значительно упрощала ситуацию.
— Да, наверное. Ну, то есть, мы все воины, нас учат, все время учат, это традиция. Но это так… как это… случайно… нет, «на всякий случай». И я учил своих людей. И буду учить. Для нас этот «всякий случай» уже случился. Нам теперь долго надо будет драться за свою новую жизнь, и за жизнь вообще. Как на арене. Или убьешь ты, или тебя.
Так говорила Лиэлл. Когда сказала, что он все сделал правильно, сумев выжить.
— Понимал бы ты чего, салага, — вздохнул он, сбивая пафос момента.
— Я потерял почти три тысячи тех, кого не смог защитить, — неожиданно резко, четко и связно возразил рэтвелл. — Я — понимаю.
А про «салагу» не уточнил. По смыслу понял или просто не до терминологии оказалось. Наверное, тут по всем правилам стоило выпить еще, не чокаясь, но пузырьковое наваждение уже рассеивалось, и Павел понимал, что эксперимент с алкоголем лучше закончить. Кто его знает, на что способен нетрезвый рэтвелл. Он и в себе-то уверенности не испытывал.
— Прости, — сказал вслух искренне. Хотел добавить, что зря так пренебрежительно обозвался, как маленький, но рэтвелл его опередил:
— За что? Это я… это мы…
— Тебя там не было, — понял его запинания Павел. — Забей.
Уже привычный вопрос в глазах собеседника заставил усмехнуться и ответить на опережение:
— Забудь, в смысле, это неважно. Твоей личной вины во всем этом нет. — Подумал и добавил: — А то бы я с тобой тут не сидел сейчас.
Рэтвелл повернулся к нему всем корпусом, выпрямившись до предела, как недавно в кабинете Гео, и совершенно трезвым голосом спросил:
— А зачем ты вообще сюда пришел, Пол Коулс?
Павел не стал уточнять, откуда рэтвелл знает его «псевдоним», если только что спрашивал про Сьенну, как будто вообще не в курсе. Он тоже собрался, чтобы не уступить в твердости голоса, и честно ответил:
— Понятия не имею. Одному хреново, в смысле, — очень плохо, а больше не к кому было пойти. Все остальные сделали бы только хуже, пытаясь сделать лучше… Все и так запутано. Только я не Пол. Давно уже.
— Я знаю, — отозвался рэтвелл, чуть расслабляясь. — Но в новостях и передачах я не слышал твое настоящее имя. Это уникально, что ты смог вспомнить, так почти никогда не случается.
Это не уникально. По крайней мере, еще четыре случая Павел точно знал.
— Павел Козелков, — сказал он. — Это мое настоящее имя.
— Как это… очень приятно, Павел, — серьезно ответил рэтвелл, чуть запнувшись на имени, и совершенно по-земному протянул руку. — Гект Октеч.
Павел почти не колебался, пожал его ладонь и не стал говорить очевидное «я знаю». Он посмотрел Гекту прямо в глаза, и вдруг понял, что больше не испытывает никаких неприятных ощущений от его взгляда. Глаза как глаза. Черные, как космос.
— Чего уж теперь, — сказал он. — Подраться подрались, выпить вместе выпили, о жизни поговорили, заново познакомились… можно считать, перемирие по всем правилам заключили.
Он разжал пальцы, подумал немного и повторил неуклюжую, но удобную в их случае конструкцию Гекта:
— Я спрошу?
— Валяй, — серьезно ответил тот тоже повтором. Значение слова понял, а вот фамильярную интонацию — нет. Павел усмехнулся и все-таки задал вопрос, который беспокоил его еще с самой драки:
— А почему ты меня ни разу не ударил там, у посольства? Я ж и правда убить мог.
Рэтвелл задумчиво потрогал нижнюю челюсть, словно проверяя ее целостность.
— Не знаю, — ответил он наконец. — Не хотел. Я немного… как это… обманывал. Я ведь тебя видел в трансляциях, узнал сразу… Я не хотел.
Павел коротко кивнул, ответ его устроил.
— А может, допьем? — спросил он. — И к черту последствия.
Соэлла, Хрустальный Дом
Все-таки, некоторые изменения очень трудно принять, даже если они приятные. Особенно когда меняется столетиями устоявшееся. Все три года, что они провели на Соэлле, Лиэлл казалось странным все — и то, что через пролет от ее комнат располагается вход в комнаты Михаила, и к нему можно постучаться и войти, чтобы обсудить прошедший день и новые задачи на завтра или просто молча посидеть рядом, и то, что не надо никуда спешить, что жизнь ее теперь сосредоточена здесь, в Хрустальном Доме… нет, и раньше бывали периоды, когда она возвращалась сюда, чтобы справиться с потерей и вернуть себе желание жить, чтобы потом снова улететь туда, где только и возможна настоящая жизнь. Но чтобы так, со спокойной уверенностью в том, что теперь ее дом снова здесь, хотя сердце и рвется обратно на Землю, — никогда такого не было. А самым странным стали эти вечерние прогулки по анфиладе Дома с Матиэллтом. Все же сближение их шло не так гладко, как хотелось бы, и трагедию «Эвридики» Лиэлл переживала одна, а брат только мешал, хоть и хотел сделать как лучше, в кои-то веки. А потом случилась короткая, но ярко вспыхнувшая война со сьеррами и рэтвеллами, во время которой они с Матиэллтом были союзниками, соратниками, друзьями, единым фронтом, но не более, и только после победы, когда все улеглось, когда все переговоры закончились, и основные проблемы побежденных и победителей нашли свои решения, они по-настоящему вспомнили о том, кем приходятся друг другу.
— Ты подумала над моим советом? — негромко спросил Матиэллт, когда они вышли во внешний сад.
— Да.
Матиэллт явно ждал продолжения, но не могла найти слов и сил их произносить, чтобы все объяснять.
Она подумала. Причем задолго до того, как брат свой совет озвучил. Совет сам по себе хороший, но совершенно несвоевременный. Объяснить это будет тяжело. Он опять хочет как лучше и оказался бы прав в любой другой ее визит на родину, кроме этого.
— Риаллт встревожен твоими показателями, — настойчиво продолжил Матиэллт.
Лиэлл легонько улыбнулась, упрямо качнула головой. Если бы Риаллт снимал показатели ее жизненных функций несколько дольше и чаще, он бы знал, что все это почти нормально. Ну, то есть, совсем не нормально для любой соэллианки, но пока еще вполне терпимо лично для Лиэлл Гор Матиэллт. Может, ради этого стоит остаться, чтобы медики изучили ее состояние и пришли бы, наконец, к более оптимистичным и реалистичным взглядам на то, что она по привычке последних нескольких сотен лет называла русским словом «запечатление».
— Он мог бы сказать об этом лично мне, не утруждая тебя, — отозвалась она. — Я зайду к нему завтра, обсужу некоторые нюансы, чтобы не нервничал. А тебе не стоит так волноваться о пустяках.
— Пустяках? Ли, я помню твое первое возвращение с Земли и помню тебя после… после «Эвридики». Это не пустяки!
— То, что вас пугает, для меня давно привычное состояние. И сейчас оно еще не самое плохое, — слегка покривила она душой, пожала плечами, перехватила соскользнувший полупрозрачный шарф и перекинула конец через плечо. — В любом случае, возвращение на Землю прямо сейчас мне никак не поможет, скорее навредит. Я должна все полностью пережить, сама, и только потом смогу попытаться снова. Поверь, я через это уже проходила.
Ну, почти. Пожалуй, именно так, насильно, она расставалась с неушедшей любовью впервые, и не сказать, что у нее получалось безупречно.
Матиэллт сжал ее руку в своей, не замедляя шаг, и тяжело вздохнул.
— Я не думал, что мне когда-нибудь придется это говорить, но — а ты уверена, что все кончено? Ты раньше так делала, пыталась уйти от живого чувства? Не от неразделенного, а от живого, взаимного, просто пытаясь разорвать то, что вас связывает…
Вот же проницательный, когда не надо. Лиэлл остановилась, заставив и брата притормозить, развернулась к нему лицом и медленно, тщательно подбирая слова, сказала честно и почти уверенно:
— Нет, так не делала. Но у меня получится. Я закрылась от него сразу, как поняла его решение, и с тех пор больше его не чувствую. К тому же, взаимное ли чувство — это большой вопрос. Матти, он был убежден, что поступает правильно, и имел на это право. Я не хочу больше даже пытаться втиснуться между ним и его любовью. Он выбрал. Я приняла его выбор. Теперь мне проще…
— Проще поломать себя, чем попытаться хотя бы узнать, правда ли все так бесповоротно? Проще, чем понять, почему, и как это исправить?
— Проще перестать трепыхаться в петле, затягивая ее все туже. Я посижу спокойно, выдохну, пройдет еще лет пятьдесят, и я смогу вернуться, чтобы двигаться дальше. — Что и делала всегда, и чего Матиэллт долго не мог принять, а теперь только что насильно не выставляет ее обратно на Землю, наивно полагая, что ей это поможет. — А понять, почему… Все просто — потому что он не я и даже не ты. Паша волен полюбить, разлюбить, уйти, встретить и полюбить другую. Они так устроены. И причины тут не важны, просто — так бывает. Неважно, почему. Важен результат.
Лиэлл протянула руку, коснулась его виска под золотистыми прядями волос, ощутила тепло мраморно-белой кожи и то, как нервно пульсирует в его ментополе незаметная извне тревога. За нее.
— Не волнуйся так, — сказала она, вкладывая в слова всю свою силу убеждения и нежность, накопившуюся за то долгое время, что они находились далеко друг от друга, физически, ментально и эмоционально. — Я большая девочка и знаю себя. Все будет хорошо, просто придется немного потерпеть. И тебе тоже. Завтра зайду к Риаллту, объясню ему все более предметно и подробно, он поймет. Ему, наверное, даже будет интересно.
Матиэллт накрыл ее руку своей, прижав плотнее к своему лицу.
— Ну да. Ему-то терпеть не придется.
Лиэлл рассмеялась — совсем не так непринужденно, как хотелось бы, но все же искренне.
— Пойдем спать. Я устала, а рассвет уже скоро.
А наутро все изменилось. Как будто одна глава книги, с тягучими размышлениями о смысле жизни, закончилась, и началась новая — с резкими изменениями, с внезапными событиями, словно толкающими сюжет вперед.
Лиэлл разбудил вызов по внутренней связи Дома. От вчерашнего задумчивого, тревожащегося о сестре брата не осталось и следа. С ней говорил элеан Матиэллт.
— Элиана, посол на Земле вышел со мной на связь три часа назад. Мне понадобилось время, чтобы передать его вопрос на обсуждение в Совет. Но нам непременно нужно твое мнение. Михаил уже здесь, ждем тебя.
То, что Гео он назвал послом и ее — элианой, а не по имени, означало, что случилось нечто важное, но не семейного масштаба, судя по обращению в Совет, а минимум планетарного, — думала она, поспешно одеваясь. Что там могло случиться? Потоп, землетрясение, нападение рэтвеллов? Последнее почти шуточное предположение отозвалось неясным эхом внутри, словно было близко к истине. Чушь, какие рэтвеллы в Солнечной системе.
Однако предчувствие ее не обмануло, как всегда.
— На Землю высадились рэтвеллы, — с порога сообщил Матиэллт, едва она вошла, и ей понадобилось немедленно сесть в ближайшее кресло. Подобные приступы слабости в момент волнения проявлялись все чаще, и настораживали, но сейчас точно было не до этого. — Лидер их группы проник в наше посольство в Риме и встретился с послом. Он запросил убежища в Солнечной системе для примерно трехсот тысяч рэтвеллов, обещая мирное сосуществование с хозяевами и соблюдение любых условий. Гео утверждает, что он говорил совершенно искренне.
Михаил сидел у стола Матиэллта и молча слушал. Они явно уже обсудили все новости, пока ждали ее, потому что Лиэлл чувствовала, как он погружен в себя — обдумывает проблему. А ей эту проблему еще нужно было осознать. Рэтвеллы на Земле! Она встряхнулась, обнаружив, что Матиэллт умолк и ждет, когда ее внимание вновь сосредоточится на его словах.
— Эти рэтвеллы изъявили желание отделиться от остальных и полностью изменить образ жизни, — продолжил он. — Они просили предоставить им убежище на любой из планет системы.
— Ага, сейчас, — вырвалось у Лиэлл. — После того, как я пару тысячелетий их в одиночку отгоняла, самим пустить… Как они вообще до Земли добрались, почему их не засекла наша система безопасности? Матти, я одна лучше справлялась, чем наша вроде как безупречная автоматика!
— Ты справлялась с боевыми кораблями, — возразил Матиэллт. — А они влетели в Солнечную на замаскированном, практически невооруженном крупном транспортнике. С этим классом кораблей и их маскировкой ты нашу «вроде как безупречную» автоматику не знакомила.
Он вывел на экран над столом данные, полученные от Гео, и Лиэлл всмотрелась в цифры и схемы. Эти данные она и правда видела впервые.
— Что-то новенькое, — сказала она вслух.
— Гект Октеч уверяет, что довольно старенькое.
— Кто?
— Их лидер. Тот, кто привел шестнадцать таких двадцатитысячных транспортников и четыре боевых корабля к Солнцу, на одном из них незамеченным добрался до земной орбиты и явился в наше посольство лично. Весьма интересный тип, по мнению посла. И произвел на него впечатление искреннего человека… то есть, рэтвелла.
— Я склонна доверять мнению Геллиота, — кивнула Лиэлл, не задумываясь. — Но почему этот Октеч запрашивал убежища в Солнечной системе у посла Соэллы, который никак этой системой не распоряжается, где логика? Я надеюсь, Гео им отказал?
Матиэллт покачал головой:
— Все сложнее.
— Согласился?! — ее изумлению не было границ. — Он в своем уме?
— Достаточно, чтобы не давать согласие, на которое он не имел права, как ты верно заметила. Но там вмешался Теодор.
— Тео в курсе?
— И Павел с Сергеем тоже, они гостя и задержали в посольстве. Кстати, Октеч вообще изначально искал тебя. Сказал, только ты можешь его понять.
— Ну, это еще надо обдумать, прежде чем понимать, — отозвалась Лиэлл.
Это рэтвеллы. При одной мысли об этой расе у нее темнело на душе. Пираты, воры, убийцы, похитители людей, союзники, вассалы и слуги сьерр. Враги и Соэллы, и Земли, и Торана с Варианой, и всех их колоний. И кто-то из них рассчитывает на ее помощь? Что она сделала не так, с чего они решили, что могут получить ее понимание?
— Я с Сергеем связался, — вступил в разговор Михаил. — Он сказал, что Пашку не мог после этой встречи найти, тот от них с Лори ушел, а дома до утра не появлялся. Встретились утром уже, в посольстве, прямо вот перед нашим с Сережей сеансом связи.
Лиэлл нахмурилась. При чем тут Паша? Не надо бы о нем сейчас.
— Он в порядке? — все-таки вырвалось у нее. Столкновение с рэтвеллом могло больно по нему ударить. И по рэтвеллу тоже. Буквально.
— Он сперва Октечу морду набил, вместо приветствия, — с некоторым удовольствием подхватил ее мысли Михаил. — Сергей думал — убьет. Оттащили, конечно. А потом Пашка от них с Лори ушел, и они волновались, а утром выяснили, что они с рэтвеллом вдвоем в гостинице посольства всю ночь водку пили и безобразия нарушали.
— Как — водку? Паша? С рэтвеллом? — опешила Лиэлл. Он смеется, что ли? — В каком смысле?
— В прямом. Ну, не совсем водку, но сам факт: завалился поздно вечером к рэтвеллу в гостевой номер, охранники думали, снова драка будет. А они всю ночь трепались. Наутро из номера вынесли три бутылки из-под шампанского. Пустые и ни о чью голову не разбитые. Тео невозмутим, будто так и надо, Сергей в шоке, Гео в недоумении, Витька с Варей в тревоге на своей Такхаде, а Пашка на работе. Как огурец, бодрый и вполне жизнерадостный, хоть и с соответствующим амбре, по Сережиным словам. Я, кстати, тоже в шоке, если вам интересно, — добавил Михаил после небольшой паузы.
— А рэтвелл? — чуть погодя спросил Матиэллт. Судя по выражению лица, он еще не понял, как воспринимать рассказанное Михаилом.
— Спит. Его ждут на прием к полудню. Пашка сказал, что тот тоже в норме будет, как выспится. Кстати, нам до их полудня полтора часа, и вы должны к этому времени принять решение.
Лиэлл пересела во второе кресло возле стола, ближе к брату. Пока пересаживалась, отметила, как легонько кружится голова, как будто это она всю ночь пила шампанское и безобразия нарушала. Принимать решение нужно, Гео ждет совета, но какое решение тут можно принять?
— Ты что-то начал говорить о Тео, — вспомнила она начало разговора. Федор Лобанов в приступе вдохновения мог решить любую морально-этически сложную проблему практически не напрягаясь. — Он что-то предложил?
— Да, — кивнул Матиэллт. — Он предложил предоставить рэтвеллам пустующую звездную систему в пространстве Соэллы. Полное безумие.
Михаил присвистнул, а Лиэлл вдруг ощутила, как ее отпускает нервное напряжение, тревога, и прекращается карусель в голове. Федя прав, как обычно.
— Почему же безумие, — медленно сказала она. Эмоции пришли в норму, теперь осталось привести в порядок мысли. — В этом есть смысл.
— Какой же? — поинтересовался Михаил, а Матиэллт молча смотрел внимательно и понимающе. Он тоже почувствовал, что ее отпустило.
— Они выбрали Солнечную систему не потому, что она на отшибе или ее население еще не готово к масштабной войне с ними, — объяснила она очевидное. — Они просто выбрали место, защищенное от других рэтвеллов соэллианами. Но пускать рэтвеллов в развивающуюся систему, населенную молодой расой, сравнительно недавно вышедшей в дальний космос, — все равно, что пустить на детскую площадку вооруженных огнестрелом агрессивных хулиганов.
— Звучит как-то обидно, — вставил Михаил. — Мы, вроде, из детсадовского возраста уже вышли.
— Миш, в сравнении с нами или рэтвеллами… Ты все понимаешь, — мягко ответила Лиэлл. — Я не хочу вас обидеть, я хочу вас защитить от возможной угрозы. Не стоит слишком доверять рэтвеллам. У них не лучшая репутация, как мы все знаем.
— Но если они не лгут, не хитрят и говорят правду — мы не должны упускать возможность наладить отношения с ними, — продолжил ее основную мысль Матиэллт. — Если отмести глупые предрассудки, которых у нас внезапно оказалось больше, чем хотелось бы, то нам не навредит новая раса в нашем пространстве. Они нас не стеснят, а если начнут…
— Хулиганить, — подсказала Лиэлл.
— Да, если начнут хулиганить, мы здесь справимся с ними быстрее и эффективнее, чем в отдаленной системе Солнца. Логично.
— И стратегически оправдано. Если они говорят правду, и действительно хотят осесть для мирной жизни, то лучше им помочь, это будет шаг к взаимовыгодному сотрудничеству, а может и больше.
— И в чем взаимность-то, что рэтвеллы смогут дать Соэлле? — снова спросил Михаил. Он внимательно слушал, но сам выводов не делал, просто задавал вопросы.
— Надежду, — уверенно ответила Лиэлл. Она уже полностью пришла в себя и снова мыслила трезво, опираясь не на неприязнь, недоверие и предубеждения, а на факты и свою интуицию. — Шанс, что рано или поздно у нас совместными усилиями получится разорвать симбиоз рэтвеллов и Сьенны. Это ослабит сьерр окончательно, отобрав у них оставшийся флот и космические базы, а нам даст новых сильных союзников, может, даже друзей.
— Я бы не загадывал так далеко, — остановил полет ее мечтаний Матиэллт. — Но ты права, этим шансом нельзя пренебрегать. Что ты думаешь о системе Аэрлана? Она только недавно получила статус колонии, и разработки только начались. Мы успели почти полностью подготовить там инфраструктуру, и автоматические станции по добыче ископаемых и выращиванию пищи, но еще не открывали ее для заселения. Мы могли бы переключиться на следующую звездную систему в списке, а Аэрлан предоставить рэтвеллам, вместе с почти готовыми жилыми и производственными комплексами.
Он включил на экране карту Пространства Соэллы и выделил участок сравнительно недалеко от границы.
— Аэрлан находится в стороне от наших населенных систем, но в то же время достаточно глубоко в Пространстве, чтобы быть недосягаемой для внешнего вторжения. Защита не менее надежная, чем в Солнечной системе.
— Но вам придется постоянно их контролировать, — сказал Михаил, изучая карту. — Нельзя же просто пустить волка в овчарню.
— Ну, мы не овцы, Миша, — возразила Лиэлл. — А они, надеюсь, все-таки не волки. Но ты прав, контроль неизбежен. По крайней мере, первые пару поколений. Гены довольно коварная штука, и даже если эти рэтвеллы искренни в своих желаниях, нет гарантий, что в их детях или внуках не проснется тяга к…
Лиэлл запнулась, подбирая слово.
— Хулиганству, — вернул ее же подсказку Матиэллт, и она невольно улыбнулась. Расположение духа брата улучшалось на глазах, как и ее. А раз они оба не чувствуют подвоха, и лишь логически додумывают возможные варианты развития событий — есть большая вероятность, что все получится.
— К хулиганству, да. Нам надо предусмотреть систему воспитания их детей и контроля за взрослыми, но полностью открытую и непременно согласованную с ними по каждому пункту. Мы не должны выступать надсмотрщиками. Только помощниками в ассимиляции.
— И защитниками нашего народа, — вставил Матиэллт. — Все же не стоит сбрасывать со счетов гены и возможность предательства.
— Это отдельный пункт, про «наш народ», — кивнула Лиэлл. — После заселения в пространстве Соэллы те из них, кто действительно этого хочет, тоже станут нашим народом.
— Наверняка будут автономию требовать, — задумчиво сказал Михаил. — Дадите?
— Полагаю, да. Ставить во главе зарождающейся новой расы представителя Соэллы — значит, загубить их самостоятельность и помешать полноценному развитию, а также вызвать недовольство и как следствие — возможный бунт и агрессию. Чего лично мне очень хотелось бы избежать, — закончила Лиэлл.
Матиэллт выключил карту и поднялся с кресла.
— Думаю, мы пришли к решению. Я передам через Гео приглашение для капитана Гекта Октеча и трех его соратников, тех, кто уже высадился с ним на Землю. Отправим к Солнечной системе пару боевых звеньев, чтобы они охраняли корабли рэтвеллов, которые останутся ждать результата переговоров.
— Значит, вот так просто пустите рэтвеллов сюда?
Михаил не изменился. Лиэлл помнила, как недоверчиво он принимал ее саму в самом начале на борту «ЗАРИ», и теперь улавливала знакомые нотки в его голосе и ощущение опасности в его по-человечески слабом ментополе. Что ж, она и тогда его очень хорошо понимала, а сейчас еще и разделяла некоторые опасения.
— Миша прав, — поднялась и она. — Мы с ним, в качестве моего советника по вопросу рэтвеллов и главного скептика, полетим и встретим их на границе. Я их проверю, сама, на четверых меня хватит, ну и Миша посмотрит, познакомится. А оттуда, если все пройдет нормально, полетим сразу к Аэрлану, сюда их и правда незачем везти. Пока.
— Я Пашке с Тео и Геллиотом доверяю, но… действительно, пока сам не прощупаю, не успокоюсь, — согласился Михаил и встал рядом с ней. — Когда летим?
— Чем быстрее мы заберем этих рэтвеллов с Земли, тем лучше, — отозвался Матиэллт.
Лиэлл подняла руку, останавливая обоих.
— Ничего не забыл, элеан? — спросила она, глядя на Матиэллта. — Им до границы Пространства лететь трое суток, если полетят на корабле Гео. Ладно, четверо, пока они соберутся и стартуют. Ну, еще два-три дня нам на проверку тех, кто прилетит, и на путь до Аэрлана. Тебе хватит времени на проведение общего голосования и составление договора? Я уверена, что противников будет мало, но мы не можем принимать такое важное решение без одобрения Совета и без согласия большинства…
— Совет в курсе, я же говорил, и все согласны, — перебил Матиэллт. — Общее голосование они уже готовят, и формальности будут соблюдены, но ты права — все и так уверены в положительном исходе. А договор уже в работе. Но да, прежде чем вы получите результаты, не говорите Октечу, что все решено.
Лиэлл согласно кивнула.
— Тогда готовьтесь. Я сообщу, когда они достаточно приблизятся к месту встречи, будьте готовы через два дня.
Зимы здесь не было. Ну, то есть, было время года, когда хрустальная поверхность зданий покрывалась легким и тонким, как кружево, инеем, а вечнозеленые деревья сворачивали свои листья в тонкие трубочки, и температура воздуха несколько недель держалась ниже точки замерзания воды. Но настоящей зимы — с морозом, снегопадом и метелями, льдом на реках и озерах — не существовало. Особенности расположения планеты на орбите, наклона планетарной оси и прочих физических показателей.
Не сказать, что Михаил сильно скучал по этому времени года. Он никогда не любил холод, ветер, пронизывающий насквозь, и колючий снег в лицо. Дурацкая игра в снежки, где ему частенько прилетало снежным шаром в голову. Неудобные лыжи с палками, которые больше мешали, чем помогали двигаться по лыжне на школьной трассе… По этому скучать не выходило. Но ведь был еще мягкий снег под спиной, черное вечернее небо, усыпанное звездами, медовый свет фонарей вдалеке и переливающиеся в этом далеком свете снежинки на Катиных ресницах, ее звонкий смех, когда они валялись в пушистых сугробах на пустыре за школой. И вот эти сугробы и смех из памяти никак не уходили, вызывая настоящую тоску.
А сейчас на главном материке Соэллы стояло лето. И в широком окне, как на Земле, тихонько переходило небо из голубизны в темную синеву, и проступали светлячки первых вечерних звезд. Скоро совсем стемнеет.
— Миша, ты готов? — в комнату быстро вошла Лиэлл, миниатюрным вихрем сметая все грустные мысли. — Матиэллт прислал сообщение: все готово, утром вылетаем.
— Готов, конечно. Мне собирать нечего, — отозвался он.
— Выглядишь уставшим. Тебе надо прерваться, ты за эти три года отдыхал только когда я тебя выгоняла. Хочешь, когда закончим с рэтвеллами, лети с Гео на Землю? Устроишь себе отпуск. Ты себя загнал и работой, и этими мыслями о потерях.
На Соэлле она изменилась. Дипломатичная скрытность и аккуратность в словах сменилась прямотой и открытостью, как акын пустынный — «что вижу, о том и пою». Михаил никак не мог решить, что ему больше нравится — то, как она искусно лавировала между правдой и скрытностью на «ЗАРЕ» и после на Земле, или то, как сейчас рубит в глаза все, что думает обо всем. Кроме самой себя.
— Даже не знаю, что сказать, — отозвался он.
— Тебя что-то смущает?
— Скажи, когда ты настоящая, тут или на Земле? — не ответил он.
Лиэлл присела рядом на широкий подоконник. Только на Соэлле он понял, откуда у нее такая тяга к сидению на столах — здесь любая широкая поверхность подходящей высоты могла использоваться, как диван на Земле.
— Я всегда настоящая, — сказала она, слегка вздернув нос вверх. — Просто у меня повышенная приспособляемость. Я идеальный шпион. Ну вот здесь я такая, как все. По мне не скажешь, что я тот самый урод, без которого семья не семья. А дома… дома я тоже такая, как все.
Она помолчала, словно задумалась о своих же словах.
— Дома? — переспросил Михаил.
— Дом там, где сердце, — тихо ответила она цитатой и тут же встряхнулась. — Так что? Хочешь вернуться с Гео?
Михаил честно подумал над предложением и почти с сожалением покачал головой:
— Нет. Я не хочу возвращаться. Незачем.
Лиэлл вздохнула.
— Мне кажется, ты ошибаешься. Или боишься проверить.
— А ты?
Вопрос ее явно задел. Лиэлл не ожидала перевода разговора на нее саму. Но собралась она быстро, и от ответа мастерски увернулась:
— Мы оба знаем, что у них не сложилось. Почему — мы тут не узнаем, но факт — у тебя есть шанс. Почему ты еще здесь?
— А ты? — повторил он вопрос, отчаянно стараясь избежать необходимости отвечать самому, как и она.
— Я три года работаю над тем, чтобы освободиться, — тихо отозвалась Лиэлл, и он заметил, как набежала тень на ее лицо и как потемнели глаза. Пожалел, что трусливо давит, лишь бы не говорить о себе, но не успел остановить. Лиэлл положила свою руку на его и серьезно сказала: — Ты прав, я сама боюсь. Наверное, того же самого. Я боюсь открыться снова и почувствовать отказ. Я три года закрыта от него и его чувств, и это странно, непривычно, я до сих пор не свыклась с этой пустотой там, где так долго был он.
— Может, ты приняла неверное решение? Так поспешно и категорично от него отказываться? — осторожно спросил Михаил.
Состояние Лиэлл его угнетало больше, чем своя печаль по несбывшемуся. Потому что она никогда раньше не бывала такой. И с каждым днем, с каждым оборванным ею разговором о личном, с каждым отстраняющим жестом, с которым она просила не обсуждать с ней ничего из произошедшего в тот вечер в Риме, когда они с вернувшимся Павлом все выяснили, с каждым ее взглядом таких вот потемневших от боли глаз, Михаилу становилось все больше не по себе. Что-то шло не так, и он соглашался с Риаллтом — все это ненормально, и надо ей как-то помочь, но как?
— Решение на тот момент существовало только одно. Оно же — единственно верное, — против обыкновения, ответила Лиэлл, не отмахиваясь и не обрывая разговор. Наверное, перед встречей с мужем ей нужно было больше, чем самовнушение и медитации, которыми она сама себя ежедневно калечила.
— Ты больше его не любишь?
— Люблю, — ответила она мгновенно, не задумавшись над ответом. — Но он все дальше. Да, в такой ситуации у меня снижаются все показатели, это нормально, и так происходило всегда, просто Риаллт всего пару раз меня в этом состоянии наблюдал, а я сама через это прохожу в среднем раз в тридцать-сорок лет. Это нормально для меня. Когда я теряю любимого человека, я умираю. А потом возвращаюсь к жизни.
— Но ты его не потеряла!
— Потеряла. По собственной глупости, из-за дурацкого нервного срыва. Думаю, я спровоцировала его окончательное решение, потому что сама его оттолкнула. В тот момент я была не готова начинать все сначала.
— А сейчас?
— А сейчас у меня может быть только одна попытка, и мне страшно впервые в жизни.
Какая попытка?
— Если сейчас я откроюсь, снова найду его, мы снова окажемся связаны, — ответила она на невысказанный вопрос, — и если на этот раз он откажется от меня, я не смогу восстановиться. У меня просто не осталось ресурсов, чтобы пройти это все еще раз. Я должна или закончить этот цикл, как бы ни было сложно, или открыться и снова обрести нашу любовь, но третьего варианта просто нет. Если сейчас он опять уйдет, я не выживу. Действительно не выживу. Физически.
Впервые в жизни Михаилу подобный пафос не казался пафосом. Он сам чувствовал примерно то же, думая о Кэти и новой попытке наладить с ней отношения, но понимал, что он-то останется в живых при любом исходе, просто будет очень больно. А в слова Лиэлл почему-то поверилось с ходу, поверилось, что возможный Пашкин отказ убьет ее буквально. А уверенности в том, что отказа не будет, Михаил не чувствовал. Он просто не знал, о чем и как думает Пашка, они слишком давно не видели и не разговаривали по душам, только по делу, и то редко.
— Я никогда не боялась за себя, Миша, не боялась смерти, — продолжала она. — А сейчас…
Голос ее сорвался, и Михаил порывисто притянул ее к себе, а она не сопротивлялась, прижалась головой к его плечу и глухо продолжала:
— Паша однажды сказал мне, что я счастливая, и мое долголетие — это дар, потому что каждый, кто меня любил и кого любила я, оставляет след в моей жизни, меняет меня, что-то дарит, и это больше, чем есть у любой другой женщины… Это так, он был прав. А вот он сам принес мне страх смерти и пустоту.
Михаил молча гладил ее по волосам в ожидании, когда она с собой справится и перестанет вздрагивать от беззвучных сухих рыданий.
Она говорит глупости. Она думает глупости. Пустота и страх смерти? Это то, что она сама сделала, пытаясь уйти от себя и своих чувств. Для соэллианки это явно не тот опыт, который стоило приобретать. Но Пашка-то всю их совместную жизнь дарил ей совсем не это.
— Я боюсь его встретить еще и потому, что понимаю: если я не права, и он тогда сделал свой выбор не сердцем, а разумом, если он все еще ждет меня… тогда я три года убиваю себя и мучаю его зря. Как смотреть ему в глаза после этого? Если сейчас я наказываю не только себя, но и его.
— Ну это как раз логично, — вставил Михаил, и Лиэлл выпрямилась, слегка отстранилась, серьезно глядя в упор сухими глазами.
— Его не за что наказывать. Он ни в чем не виноват. — Убежденность, уверенность в этом окрепшем голосе дала понять больше, чем все, о чем они говорили только что: Лиэлл действительно мужа все еще любит. — Так или иначе, но он все сделал правильно. Если любил ее — правильно, и если не любил — все равно правильно. Потому что он был для нее всем на тот момент. Прости, я знаю, что тебе это больно слышать, но ты все равно сам знаешь: Кэти нуждалась не в той любви, которую ты дарил Катерине. Кэти был нужен тот, кто бы ее понимал и мог просто быть рядом, ничего не требуя взамен. Ты на эту роль не годился, потому что любил не Кэти. А Кэти ты понять просто не мог.
— Я всегда был готов любить, не понимая, — вырвалось у него.
— Но она не была готова принимать такую любовь. С Кэти все сложилось тяжелее, чем со всеми вами, потому что ей не просто стерли память, в ее сознание грубейшим образом вмешались, нарушив ее ментополе больше, чем у любого из вас. То, что она смогла прийти в себя и стать снова самостоятельной и независимой, само по себе чудо, которого могло и не случиться, если бы тот, к кому ее привязали… если бы Харах не умер. Но ее эмоциональную сферу все равно разнесло вдребезги, и для восстановления она нуждалась в защите, поддержке и в отношениях, где от нее не требовалось бы отдавать. Только брать. Только опираться на кого-то, кто сильнее. А в тебе она чувствовала жажду взаимности, и это ее пугало больше, чем притягивала тень памяти о вас.
Она права, это больно. Но речь сейчас не о них с Кэти.
— Ты понимаешь, что сказала? По твоей логике, в Пашке этой жажды нет. И не было.
— Это не логика, это то, что я в ней ощущала…
А Лиэлл растерялась. Его слова стали для нее внезапным откровением.
— Потому что он Кэти не любил никогда, то есть, любил, но не так, как тебя, и точно не так, как ее люблю я.
Лиэлл внезапно улыбнулась и коснулась его щеки кончиками пальцев.
— А ведь ты никогда это не говорил так открыто, Миша. Что любишь ее.
Он качнул головой, уворачиваясь от ее руки. Пусть он не знает, что думает Пашка, но с логикой — с его собственной логикой — не поспоришь. С каждым словом он сам чувствовал все большую убежденность.
— Сейчас не про меня речь, ладно? Не уходи от темы. Пашка любит только тебя, поэтому и смог вернуться в этом вашем танце, поэтому полетел тогда за тобой, но чувство долга оказалось сильнее. Зря он так, стоило все проговорить словами, объяснить, решить вместе, но это Пашка, он никогда не умел с отношениями разбираться. Зато чувство долга родилось раньше него и умрет последним.
— Кэти на тот момент была важнее, да…
Ее улыбка угасла.
— Миша, это только наши рассуждения. И если бы я обладала теми же возможностями, что есть у любого человека, я бы не раздумывала. Но у меня есть только мои возможности. Знаю, как это звучит… но сейчас их меньше, чем у кого бы то ни было.
Она решительно отстранилась и соскочила на пол.
— В общем, если ты готов, то нам лучше ложиться спать. Завтра вставать рано.
Уснуть никак не получалось. Получалось только продолжать диалог с Михаилом, точнее — монолог. Ну конечно, дело в том, что через пару дней они с Пашей снова встретятся, и надо решить, что делать. Оставить все, как есть, постараться пережить эти несколько дней, может — недель, пока они разберутся с рэтвеллами, и снова разлететься в разные стороны? А если не получится? А если она поймает его случайный взгляд и поймет, что он все еще любит и ждет? Что делать тогда?
Лиэлл долго отстранялась и избегала этих мыслей, но одной произнесенной вслух фразой как плотину прорвало.
Он ни в чем не виноват. Это я во всем виновата. С самого начала. Если бы я тогда полетела с вами на «Эвридике», наплевав на мнение Матти, ничего бы не случилось. Ни с вами, ни с Гео — родился бы, пусть и в полете, подумаешь, неужели мы втроем с Варей и Юлей не справились бы? И тахионного провала мы могли избежать, и уж точно не купились бы на предложение «помощи» рэтвеллов, и вы не попали бы к сьеррам.
Потом — если бы я настояла на встрече с вами сразу после возвращения со Сьенны, все сложилось бы иначе, возможно. Если бы я не уперлась в «они должны все вспомнить сами», и проявила бы свои чувства к Паше-Полу раньше, не дожидаясь его «пробуждения», все могло быть иначе!
В конце концов, если бы не взыграла тупая ревность, я осталась бы на Земле и просто находилась сейчас с ним рядом, может, все давно наладилось бы само. Ведь оставалось так немного до того, как они с Кэти сами поняли, что им не нужны эти отношения… И вообще, можно подумать, это первая в моей жизни неразделенная любовь! Как-то ведь справлялась раньше. Но я сорвалась, а потом уперлась. Закрылась от него, а потом и вовсе решила все прекратить усилием воли. Устала, бедная. От чего? От того, что впервые в жизни мое чувство жило больше пятидесяти лет? От того, что нашему сыну уже триста лет, а я все еще люблю его отца, и тот жив и рядом с нами? От чего тут можно было устать?
Наверное, я совершила самый глупый поступок в моей жизни, когда решила отказаться от него. Даже глупее первой высадки на Землю. Потому что перед первым приземлением я не знала, что меня ждет, предположить не могла, что меня накроет «запечатлением» на землянина, и потом от этого уже не убежишь. А сейчас — все я знала. И что могу ошибаться, и что разорвать эту связь будет сложно, и что я могу и ему жизнь поломать, и своей лишиться. Но понадеялась на русское «авось обойдется». А вот может и не обойтись… Только теперь я не в состоянии ничего исправить. Могу только продолжать эту борьбу с собой и пытаться выкарабкаться, чтобы жить дальше.
Я сказала тебе, Миша, что никогда раньше не боялась смерти. Конечно, я испытывала страх за тех, кто был рядом. За вас, за Гео, за тех, кто был до вас. Даже за Матти, когда он улетал улаживать конфликты на границах в самом начале своего правления, хотя вот за него бояться не стоило точно. Но я никогда не боялась умереть сама. Бывали моменты, когда даже хотела этого, как там, в Риме, когда Паша меня догнал на обрыве у Тибра. Я же почти решилась попытаться себя убить. Он меня остановил, только он и мог тогда это сделать… Но я не боялась, может быть, потому что умереть не могла и знала это, против всех своих слов — знала. Меня не смогли убить те, кто старался это сделать много раз за четыре с половиной тысячи лет, и сама убить себя я действительно не смогла бы. Едва я теряю сознание, как мой организм начинает действовать самостоятельно, повинуясь древнему инстинкту, общему для всего живого в Галактике — инстинкту самосохранения. И самосохраняются соэллианские организмы на много порядков эффективнее любых других, так исторически сложилось. Я не могу умереть «извне» просто так.
Но сейчас я не просто теряю жизненные силы, я действительно близка к настоящей смерти. Матти думает, я игнорирую слова Риаллта… Да мне не нужны слова Риаллта, я знаю, что он прав. То, что я им и тебе говорю в ответ, — это попытка вас успокоить и заставить перестать надо мной трястись. Просто потому, что вы не можете мне помочь, но вредите своим вмешательством, отнимаете мои силы и концентрацию внимания. Я должна сама с этим справиться. Иначе никак. И да, велики шансы, что у меня не выйдет. Но дело зашло слишком далеко, и теперь я, даже понимая, что это может оказаться дорога в один конец, не могу остановиться. Остановка на этом пути — смерть.
Теперь, когда она реальна, я понимаю, что не хочу ее. Это казалось бы забавным, если бы мне не было так страшно… Я читала много книг, говорила с многими философами, смотрела много вашего кино, где люди размышляли о физическом бессмертии. Приходили к выводу, что это не дар, а проклятие, ведущее к безумию. Приходили к выводу, что бессмертные боятся смерти больше смертных людей, и этот страх сводит их с ума. Или что жизнь бессмертного — страдания от потерь и разочарований, из-за которых теряется интерес к жизни. Или что бессмертие рано или поздно становится беспросветной скукой, потому что «все в жизни перепробовал, и больше ничего не нужно».
Не то чтобы все это чушь. Если дать бессмертие смертному — в большинстве случаев в итоге так и получится. Но, понимаешь, мы, живущие так долго, что некоторые из нас старше всей вашей цивилизации, не такие, как вы. Для нас изначально все иначе, и смысл нашей жизни никуда не теряется с годами, и интерес к ней не проходит, он просто немного иной. И мы не боимся смерти. Отчасти потому, что она не угрожает нам ежедневно. Ну вот это, классическое, «человек смертен, но это было бы ещё полбеды, плохо то, что он иногда внезапно смертен». Мы не смертны «внезапно». То, как наши старейшины уходят из жизни, не «внезапно», процесс закономерного ухода длится годами, и они, и их близкие успевают подготовиться и смириться. Именно поэтому для всех нас таким шоком стало самоубийство одного из спасенных со Сьенны соэллиан. Такие случаи можно пересчитать по пальцам за все тысячелетия существования нашей цивилизации. Одно время мне казалось, что я все отдала бы за знание — как ему это удалось…
А сейчас я знаю, что умираю, с большой долей вероятности, и это не внезапно, и у меня есть время подготовиться, смириться, но я не хочу! Мое время не пришло, я гибну по собственной глупости. Но при этом у меня все еще есть шанс выбраться. Это и есть самое ужасное, Миша. Если бы шанса не оставалось, наверное, я переживала бы свой уход намного спокойнее, готовилась бы к прощанию и не отказывалась бы от чувств и от поддержки родных и друзей. Но шанс есть. И я еще борюсь, и я… я боюсь проиграть.
Снова открыться Паше, снова соединиться с ним, означает перечеркнуть все, что я стараюсь сделать все эти три года. Матти говорит, я упрямая. Да, но не потому, что я капризна и будет так как я хочу, и не иначе. Я. Очень. Боюсь. Ошибиться. Потому что ошибка для меня будет фатальной. Я оставлю тот путь, который выбрала, но вернуться на него уже не смогу даже ради спасения своей или его жизни, у меня просто не осталось сил. Да, этот путь и так ведет к смерти, но он же может привести и к выживанию, к свободе, даже если шансов с каждым днем все меньше. А ошибка приведет однозначно к концу всего.
Этот страх сводит меня с ума. Когда я остаюсь одна, если я не медитирую, то думаю только о том, что хочу жить.
А еще я думаю о том, что жить без него не имеет смысла.
Но тут же говорю себе, что эта мысль — слабость. Если я выживу, я начну новую жизнь и обрету новый смысл. А если не выживу… ну, это будет не сразу ведь, будущее все еще не определено.
А вообще я уже не знаю, что тут сила, а что слабость. Я просто не хочу умирать. Ежедневные маленькие шаги по моему пути не требуют рубить вот прямо сейчас «пан или пропал».
Я не готова к «пропал». И никогда не буду готова.
| Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] |
|
